Тяжко вздыхаю и матерюсь. Для начала неплохо было бы поставить жирную точку в отношениях с Энджи.

Выбираюсь из-под пледа, словив волну ледяных мурашек, плетусь в душ, натягиваю не до конца просохшее шмотье, застываю у кухонного окна и обозреваю унылый, раскинувшийся снаружи двор.

У меня наполеоновские планы, но для достижения успеха нужно начинать с малого — так когда-то учил отец. В осиротевшем рабочем кабинете остался мощный переносной радиатор, три года пылящийся без дела — можно без проблем вывезти его оттуда до возвращения Энджи, а на занятиях просмотреть сайты с объявлениями о сдаче жилья.

Возвращаюсь к спящей, ангельски прекрасной девочке, борясь с головокружением, пару мгновений любуюсь ею, и реальный мир отключается. Выгребаю из кармана ветровки протокол, огрызком карандаша корябаю на нем короткую записку, оставляю на столе и, прихватив рюкзак, вытряхиваюсь в студеное утро.

Дождь прекратился, но ошметки серого тумана носятся над скатными крышами, сбиваясь в тяжелые свинцовые тучи, и я ускоряю шаг. Забитые мышцы горят — без должной физической подготовки я бы вряд ли поднялся с дивана. Надо бы спросить у Эрики, как она себя чувствует: что если я перестарался...

Прихожу в замешательство и какой-то животный ужас, поспешно достаю айфон, но вспоминаю, что у меня до сих пор нет ее номера, а если бы и был — она потеряла сим-карту и не смогла бы ответить.

Утренние улицы пустынны, автобусы еще не вышли на линии, лишь на остановках молча толпятся сонные горожане в ожидании служебного транспорта. Ветер гоняет по асфальту сухие листья, бумажки и шелуху, холод пробирается за шиворот, под кожу и ребра, и я разгоняюсь до бега.

На периферии зрения мелькают обрывки снов, на полуголых ветвях тополей расцветают огромные яркие розы, небо разрезают крылья золотых и серебряных птиц, сердце мерно и спокойно колотится в груди, кулаки наливаются силой.

Энджи права — между хорошим сексом и осознанием себя настоящим мужиком определенно есть связь, но она заключается не в удовольствии, которое ты умеешь доставлять, а в уважении, заботе и готовности взять на себя ответственность за поступки.

Пока я с Эрикой, никто не сможет ей навредить. Даже если ни черта не выйдет, и мне придется присматривать за ней издалека...

Нагнувшись, пролезаю под шлагбаумом, пересекаю заставленную автомобилями стоянку и поблескивающий металлом холл, считая кнопки с номерами этажей, поднимаюсь в лифте и, повернув в замке ключ, заваливаюсь в жуткую тишину огромной квартиры.

На кухне монотонно шумит холодильник, незастеленная кровать Энджи вершиной айсберга белеет в проеме спальни, и я отвожу глаза. В глубине коридора виднеется дверь отцовского кабинета, но я, впервые за несколько лет, вхожу в него без стыда и страха.

Темная дорогая мебель, сырость, запах плесени, никому не нужное прошлое, поблекшее под слоем пыли...

Когда я был мелким, любил гонять с футбольным мячом вокруг письменного стола, исподтишка наблюдал за работающим отцом, уводил его дорогущие ручки, тайком читал документы. Но папа не ругался и был рад, когда я ошивался поблизости.

Я скучаю по нему — до нехватки воздуха, до комка в горле. Пока он не умер, я имел все шансы стать нормальным.

Сажусь на стул напротив черного кожаного кресла, подперев кулаком подбородок, смотрю в пустоту и пытаюсь представить отцовскую улыбку. Выходит хреново — не зря я намеренно вытравливал его образ из мыслей и памяти.

Шмыгаю носом и бубню:

— Ну что, пап. У меня появилась девчонка. Эрика... Она просто космос. Ты бы точно одобрил мой выбор. Князь, старый хрыч, вообще на нее запал... В общем, теперь я должен многое поменять, но не знаю, хватит ли сил. Ты оставил меня в таком дерьме... Помоги выбраться. Помоги мне, пап!..

Тишина отзывается гулким эхом моего же голоса, но остается непреклонной, и я вздыхаю. На месте отца я бы тоже не разговаривал с сыном-подонком, издевался и раздавал абсурдные, заведомо неисполнимые наказы.

Радиатор, создававший по осени атмосферу тепла и уюта, притаился за бордовой портьерой, и я прикидываю, как сподручнее донести его до такси и обрадовать Эрику этой рухлядью, но в прихожей раздается щелчок замка, и настроение падает ниже плинтуса.

Энджи. Вернулась раньше обычного...

А я не успел подготовиться к серьезному разговору.

***

Глава 35. Влад

Придется импровизировать, изворачиваться, действовать по ситуации. Иногда Энджи бывает милашкой, правда, божественная благодать на нее снисходит только после того, как...

В затылке разгорается еле слышная боль, я шепотом матерюсь и судорожно соображаю, с чего бы начать внушение. Плотно прикрываю за собой дверь, бесшумно шагаю в прихожую и, скрестив на груди руки, останавливаюсь у зеркала.

Энджи затаскивает в квартиру луивитоновский чемодан на колесиках, вешает на крючок светлый плащ, обращает на меня бледное лицо и совершенно искренне улыбается:

— Влад! Какой сюрприз, ты дома... — она кладет холодные ладони на мои щеки и, приподнявшись на цыпочки, чмокает в лоб. — На объектах форменный дурдом — никого не застать на рабочих местах, сплошные косяки в отчетности и договорах... Разброд там начинался еще при Саше, но он был слишком лояльным. Ладно, дело решенное. Как же я соскучилась, малыш!..

Анжела с грацией дикой кошки льнет ко мне, обнимает, дрожит, и я рефлекторно обхватываю ее тонкую талию. Запах лаванды бьет по сенсорам, вызывая уныние, скорбь и легкую тошноту.

— Что нужно сказать, Влад? — мурлычет она, но я не могу выдавить из себя даже ничтожное «я тоже», и ее взгляд стекленеет.

— Куда-то собрался?

— Да. Нужно в универ.

— Пять утра, какой универ, Влад... — Энджи отстраняется, устало вздыхает и трет виски. — Жуткая мигрень. Пожалуйста, плесни вина. Я скоро к тебе присоединюсь.

Боже, я прекрасно понимаю, к чему она клонит.

Но я не могу. Больше так не могу...

— Подожди, — я цепляюсь за рукав ее просторного мягкого свитера и умоляю: — Надо поговорить!

— Потом, все потом. Мне нужен горячий душ, доза Шато Марго и хороший массаж. И ты. Иначе рискую сойти с ума.

Заторможенная, тихая, уставшая, бледная... Может, я — неблагодарная скотина и реально во всем неправ?..

Энджи закрывается в ванной, шорох ее одежды растворяется в шипении воды, и я прислоняюсь затылком к шершавой стене.

Конченый, феерический идиот.

Взгляды, ужимки, прикосновения, доводы Энджи рассчитаны на одинокого сироту, глупого подростка, но они до сих пор вытягивают из моего гнилого нутра самые низменные, черные, тягостные эмоции, перекрывают кислород и обеспечивают собачий кайф. Этот ритуал не дает сбоев и запускает во мне условный рефлекс из душевной боли, мутной вины, ненависти к себе и жгучего желания. Анжела выдрессировала меня, как породистого пса.

Она специально подкинула мне шанс по-тихому смыться, но, если рассчитываю сохранить шаткий баланс, достучаться до ее здравого смысла, обойтись без истерик и обвинений и серьезно поговорить, сбегать сейчас никак нельзя.

Отворяю полированную дверцу бара, откручиваю пробку с шотландского виски и делаю щедрый глоток. Морщусь и мгновенно пьянею, но прикладываюсь к горлышку снова и снова.

Мне предстоит на живую вскрыть застарелый нарыв, который я тщательно взращивал и оберегал. В моей жизни была только Энджи — она стала центром вселенной, наказанием, источником заразы, и все, что меня окружает, давно и накрепко завязано на ней...

Вода стихает, в глубине квартиры раздается звук шагов.

Вооружившись штопором, сражаюсь с запечатанной задолго до моего рождения бутылкой вина, почти до краев наполняю бокал малиновой жидкостью и, сшибая локтями углы, шаркаю в будуар — Анжела уже полулежит на белой антикварной кушетке и вытирает влажные волосы.

Завидев меня, она откладывает полотенце и с благодарностью перенимает свое пойло. Короткий махровый халат распахивается, но я предпочитаю не смотреть на открывшиеся перспективы.